Накануне Мама объяснила Сыну, что будет чуть-чуть больно, но надо потерпеть, а плакать нельзя, потому что большие не плачут. Сын был очень доволен, что его считают большим, и совсем не собирался плакать из-за каких-то пустяков.
В кабинете Маме велели сесть на стул, взять к себе на колени Сына и крепко держать своей рукой локоток его левой ручки, чтобы малыш не мог вырваться. Медсестра, толстая тетя в белом халате, ловко ухватила мальчика за безымянный пальчик и, непрерывно что-то выкрикивая высоким визгливым голосом («А вот комарик укусит! Чуть-чуть, и не больно совсем! Ну, чуть-чуть еще!»), проколола острой иголкой подушечку пальца и стала быстро втягивать появившуюся капельку крови в стеклянную трубочку.
Потом Мама с Сынишкой сидели на жесткой лавочке в коридоре у лаборатории. Палец у малыша был обмотан мокрой ваткой, а в глазах стояли слезы. Слезинки срывались с ресниц, когда он моргал, катились по загорелым щекам и щипали губы, солено-горькие капельки приходилось слизывать. Сын не ревел в полный голос, как некоторые другие дети, но ему было очень и очень плохо: он чувствовал себя несчастным и обманутым.
Во-первых, это очень неприятно – ждать, когда тебе сделают больно. Во-вторых, обидно – почему кому-то можно плакать, если больно, а ему нельзя? И никакой он не большой, а совсем-совсем маленький. А в-третьих, и в-главных, – почему мама привела его туда, где делают больно?! Зачем удерживала? Хотелось обнять Маму за шею, уткнуться мокрым носом ей в плечо, пожаловаться на толстую тетю в белом халате и всласть поплакать, но ведь именно Мама была во всем виновата!
Глаза опять защипало от обиды, нос сам собой громко хлюпнул, и весь мир был одно сплошное горе.
Мама сама чуть не плакала. Она судорожно шарила в сумочке, пытаясь найти какую-нибудь игрушку или конфету, но ничего не находилось. Не было даже блокнота и карандаша под рукой, чтобы хоть чем-то развлечь ребенка. Слезы Сыночка, казалось, капали ей прямо на сердце, и от этого сердце стучало так часто и громко, что мешало думать. Мама кусала губы и то ругала себя за то, что не догадалась взять с собой ничего подходящего, то вдруг начинала сердиться на Сына – почему он не сдержал обещания вести себя хорошо? Потом ей становилось нестерпимо стыдно за то, что она вообще смеет обвинять в чем-то малыша-несмышленыша. Еще она была в досаде на докторов, которым зачем-то непременно надо колоть пальцы детям. На толстую тетку-медсестру Мама вообще ужасно злилась – ишь, раскомандовалась, да еще давила и тянула крошечный детский пальчик с такой силой, что чуть не оторвала вообще! Эта медсестра и была во всем виновата – если бы не эта громила, все было бы совсем по-другому! Как это «по-другому», Мама не знала, но ей стало намного легче, когда она поняла, кто же на самом деле виноват во всех неприятностях этого утра.
Неожиданно пальцы нащупали в кармашке сумки чистый носовой платок, и Мама почти совсем успокоилась. Она мягко развернула Сынишку к себе лицом, взглянула в любимые серые мокрые глазки, улыбнулась, притянула малыша к себе и хотела промокнуть ему нос платком, но не успела – Сын, встретив ее взгляд, с наслаждением громко всхлипнул и уткнулся прямо сопливым носишком в Мамину шею. От Маминых волос шел еле уловимый, но такой знакомый и родной запах, что горе немедленно растаяло, куда-то исчезли все обиды, и мир опять стал добрым и разноцветным.
Мама прижималась щекой к русой мальчишечьей головке, чувствовала под рукой теплые детские плечики, и сердце ее сжималось от нежности и решимости защитить Сына от всех напастей. Сил у нее было – немерено.
Вечером, когда пришел с работы Папа, дом наполнился веселым шумом – Папа схватил Сына на руки, закружил, подбросил под потолок, ловко подхватил, опять подбросил… Сын заливался счастливым смехом, Мама умоляла быть осторожнее и не уронить малыша, а Папа был уверен, что уж он-то никогда не уронит своего ребенка – и вообще, кто это тут сомневается в его силе и ловкости?! Отпустив Сынишку, Папа схватил в охапку и Маму и закружился быстрее любой карусели. Сын прыгал на диване, как на батуте, хлопал в ладоши и хохотал, а Папа с Мамой вдруг подкружились к дивану и тоже рухнули на него, и получилась такая куча мала!
За ужином Мама хотела рассказать Папе о походе в поликлинику и об ужасной медсестре, но Папе это было не очень интересно. Это такие бабско-мамские мелочи – анализы, мимолетные детские слезы, а вот Маме не мешало бы послушать, какими важными делами он занимался на работе, как ловко он разрулил сложную ситуацию и какие козлы (да-да, именно козлы, и нечего тут интеллигентничать!) бывают начальники. Мама слушала про козлов-начальников, про старперов-директоров и про чудеса изобретательности, которые проявил сегодня на работе ее муж. Он каждый день рассказывал ей истории, которые случались у него на работе, и Мама не уставала удивляться его уму и энергии.
Когда пришла пора ложиться спать, Мама, как всегда, села рядом с детской кроваткой на диван, открыла старую толстую книжку с детскими сказками и стала читать Сынишке вслух. Сын, тоже как всегда, потихоньку вылез из кроватки и уютно устроился у Мамы подмышкой. Пришлось им обоим прилечь на диван и укрыться одеялом – а то так недолго и замерзнуть.
Когда Папа заглянул в комнату, Мама и Сын мирно спали, обнявшись, а раскрытая книга лежала рядом. Папа недовольно поморщился: сколько раз он говорил, что Сыну надо засыпать в своей постели одному, нечего расти маменькиным сынком! Его, Папин, Сын обязательно будет настоящим мужчиной, а не каким-нибудь изнеженным котиком-зайчиком! Папа терпеть не мог, когда Мама называла их Сына такими вот сюсюкающими прозвищами. А чего она там рассказывала сегодня – Сын разревелся в поликлинике? Позорище. Эх, сама еще девчонка, с ребенком справиться не смогла.
Папа решительно направился к дивану, чтобы перенести Сына в детскую кроватку, но тут Мама чуть пошевелилась, свет от настольной лампы упал ей на лицо, и Папа заметил крошечную вертикальную морщинку, наметившуюся около пушистой Маминой брови. Эта морщинка была так удивительна на полудетском Мамином лице, что Папа даже приостановился. Мамино лицо даже во сне, казалось, отражало какие-то заботы. Что же тебя так постоянно беспокоит, милая?
Мама почувствовала его взгляд, приоткрыла глаза, улыбнулась – и морщинка исчезла. Папа вдруг понял, что и сам улыбается во весь рот. Его душу заполнило приятное ощущение, что именно он – опора и защита этих двух таких родных и близких человечков. Силы распирали, захотелось выпятить грудь и побарабанить по ней кулаками, издавая мужественные и гордые вопли, – ну как Тарзан из старого кино!
Сын спал, поэтому демонстрацию мужественности пришлось отложить на другое время, но, видимо, на Папином лице отразились все его гордые мысли, потому что мама совсем по-девчоночьи прыснула в ладошку, выскользнула из-под одеяла и соскочила с дивана. Папа легко подхватил ее на руки, немножко покружил, а она чуть-чуть беззвучно повизжала, прижимаясь лицом к его рубашке. От ее волос шел еле уловимый, но такой родной и волнующий запах – хорошего шампуня, легких цветочных духов и еще чего-то теплого, присущего только ей, его жене, – что все дневные заботы немедленно куда-то отодвинулись, а потом и просто перестали существовать.
Этим вечером Папа был уверен, что сможет всю жизнь носить свою жену на руках: сил-то у него было немерено.
